фонаря именно на тот просвет между скалой и бревнами, в который должны были попасть Димичел с Иваном. Она, как и любая другая женщина, хотела помочь своему любимому в беде, но, как это часто бывает в жизни, Катрин лишь усугубила ситуацию, потому что луч мощного фонаря только ослеплял плывущих в потоке Димичела и Ивана. Димичел, которого проносило от нее буквально в нескольких метрах, согнутой в локте рукой на мгновение прикрыл глаза, и Катрин поняла свою ошибку, и тут же ее исправила. Она послала луч впереди плывущих, на некоторое опережение, буквально на полметра, потому что с высоты залома ей было лучше видно, куда плыть. Теперь она лучом вела по реке Димичела и Ивана.

Поставить такую сцену в театре невозможно, думала она совершенно отрешенно, как будто наблюдала за происходящим со стороны. В театре можно поставить любовь, смерть, предательство и коварство. И даже луч прожектора, пробивающий темноту таежной ночи, можно изобразить в театре. Но как показать в театре живой и страшный поток реки, рассекающей ночь? Или – жизнь человека?

Залом обрушился.

Димичел, уже стоя у берега, обернулся и увидел мелькнувший луч фонаря и фигурку Катрин, на которую падали бревна.

Димичел вытянул на берег обессилевшего сына и бросился на край косы. Та часть залома, которая находилась в реке, обрушилась, как карточный домик. Он знал опасность, которую таили в себе речные заломы. Сбитые шалой, во время весеннего паводка, водой в огромные кучи коряг и бревен, они могли разрушаться от неосторожного прикосновения руки человека. И Катрин тоже знала о такой опасности, но все-таки она полезла в залом, чтобы помочь им. Он сам видел. Сначала у нее не получилось, но она быстро исправила свою ошибку. Ведь они плыли по дорожке света, посланной Катрин с высоты.

Димичел упал на косу, обхватив голову руками, мужество покидало его. Отчаянье, с которым он умел бороться, охватило Димичела, не оставив свободным даже клетки его помутившегося разума.

Катрин погибла, раздавленная бревнами, а он ведь ударил ее по лицу. Последнее, что он сделал для своей любимой…

В реке он потерял очки и теперь близоруко вглядывался в подступившую кромешную темноту. На дальнем повороте реки он увидел мелькнувший луч фонаря. Неужели не показалось?! Катрин выплыла, она спаслась, она и не могла погибнуть, потому что она была смелой и отчаянной, она ведь выросла в тайге! Она не ездила на своем автомобиле со скоростью ниже ста километров!

Скользя на мокрых камнях, Димичел бросился по берегу на излучину, на огонек фонаря.

Он не знал, что Катрин примотала фонарь к руке.

Ее тело зацепилось за корни подмытой водой лиственницы, и фонарь, который не залило, потому что корпус его был сделан из резины, по-прежнему светил, теперь посылая луч из реки.

Димичел забрел в воду и вытащил обмякшее тело Катрин. Оно было бесформенным и каким-то гуттаперчевым, потому что тяжелые бревна сломали ей ноги, ребра, грудную клетку и позвоночник.

Катрин была мертва.

Но лицо ее, шея и плечи, были нетронуты – река пощадила их. И даже царапинки не было на ее лице.

Димичел целовал ее холодный лоб. Он уже не плакал, потому что знал, что уже ничего нельзя исправить и нужно сделать все, что должен выполнять человек в таких случаях. Он только вздрагивал – крупно. Потом его начал бить тремор.

Димичел вернулся за сыном и помог ему добраться до лагеря. Он подбросил веток в огонь, достал из походного ящика запасные очки – он всегда брал очки про запас, и при свете костра он увидел, что Иван серьезно ранен. Сук расчески, на котором он повис, зацепившись курткой, рассек ему мышцу под лопаткой. Он растер тело сына спиртом – Иван дрожал, и обработал ему рану, заклеив пластырем. Затем Димичел достал из рюкзаков сухую одежду, переодел сына и переоделся сам.

Димичел прикладывался к походной фляжке с виски, напиток скоро закончился, и Дими отбросил фляжку в сторону, достав из ящика следующую бутылку. Когда он укладывал Ивана в теплый спальный мешок, тот спросил про Катрин.

Она там, на косе, стараясь выглядеть спокойным, сказал Димичел, с другой стороны залома, кажется, она разделывает тайменя, пойманного тобой, настоящий красавец! Скоро она придет.

Я ведь ни в чем не виноват, папа, сбивчиво бормотал Иван, он никак не мог согреться – губы его дрожали, я очень испугался, когда повис на бревне. Я подумал, что мы оба утонем!

Ты все сделал правильно, сынок, сейчас постарайся уснуть.

Не уходи, папа, мне стало по-настоящему страшно, я видел, как Катрин пробиралась по залому и светила нам фонарем, мне кажется, там что-то случилось, в заломе, если узнает мама, она никогда больше не отпустит меня на рыбалку, а наши ребята никогда не поверят, что я поймал такую рыбину, и фотоаппарат утонул, я его брал с собой, потому что хотел снять закат, и часы, твои с Катрин часы, тоже утонули…

Иван начал бредить. Часы, подаренные Димичелом сыну, только что были извлечены из кармана куртки Ивана, ни капли воды не попало в их корпус, потому что часы были тоже, как и фонарь Катрин, водонепроницаемыми, и теперь сын держал их в кулаке, прижимая к груди.

Димичел растворил в кружке с водой две больших таблетки американского аспирина и заставил Ивана выпить. Потом он укрыл его вторым спальником, и, стараясь не шуметь, на четвереньках выполз из палатки.

Уже светили звезды, но Димичел взял один из фонариков, прикрученных Катрин к веслу, со второй палатки он снял тент, и он вернулся, подсвечивая себе под ноги, к телу Катрин.

Сначала он хотел принести ее тело к костру, а утром, когда рассветет, похоронить на высоком берегу каньона. Потом он подумал, что так будет неправильно, и нужно Катрин похоронить в городе, чтобы близкие, и муж-охранник тоже, могли проститься с ней, но вертолет придет теперь только через двое суток, и тело может разложиться – днем на реке очень жарко, и тогда – быть большой беде. Но если тело поместить в холодную воду реки, то оно сохранится, как в естественном холодильнике. Потом он подумал, что лицо Катрин может распухнуть и обезобразиться, ее прекрасное, без единой царапинки, лицо. Так будет тоже не по-христиански.

Димичел перекрестился, хотя он никогда не крестился раньше. Потом он снял очки и умылся холодной водой из реки. Он завернул тело Катрин в брезентовый тент и на руках понес к костру. Он подумал, что сделать надо именно так, а не волочь по камням, разве можно тело любимой волочь по грязным и осклизлым камням? И зачем он не сдержался и ударил ее по лицу? И он